«Эхо Москвы» / «Грани недели» с Владимиром Кара-Мурзой

12.02.2010

«Эхо Москвы» / «Грани недели» с Владимиром Кара-Мурзой

Пятница, 12.02.2010

В. Кара-Мурза: В эфире – программа «Грани недели», в студии – Владимир Кара-Мурза, продолжаем наш выпуск.

Сегодняшняя страница нашего исторического календаря посвящена событиям 65-летней давности, положившим начало горькому лагерному опыту Александра Солженицына. 65 лет назад, в канун победной весны 1945-го, Александр Солженицын впервые переступил порог ГУЛАГа.

Первый арест Александра Солженицына расколол его биографию, отделив сравнительно благополучную юность от полной страданий судьбы узника и скитальца - в октябре 1941 г. он был призван в армию, а в 1942 г., после обучения в Артиллерийском училище в Костроме, отправлен на фронт командиром батареи звуковой разведки. Ничто не предвещало беды, не попади он под надзор военной контрразведки – за откровенную переписку со своим школьным другом Николаем Виткевичем, который воевал на другом фронте. Мужество офицера привлекает в поступке Солженицына журналиста Дмитрия Муратова.

Д. Муратов: Еще на фронте офицер-Солженицын и был арестован за это - переписывался со своим товарищем по армейской почте. А некоторые записи делал в дневнике, который вел на фронте. Именно эти письма - это значит 1942-1943 год, если я не ошибаюсь – они попали в распоряжение контрразведки, - где он честно делился со своим другом некоторыми, прямо скажем, расходящимися с официальными взглядами командования, взглядами на войну - то, как она ведется и то, в каком положении находятся народ и солдаты, и что происходит в тылу. Поэтому, я думаю, солдат-фронтовик, смело воюющий, имел право на такую оценку.

В. Кара-Мурза: К тому времени Солженицын был награжден орденами «Отечественной Войны 2-й степени» и «Красной звезды». Со своей звуко-батареей он прошел путь от Орла до Восточной Пруссии, где в ночь с 26 на 27 января 1945 года без потерь вывел свою батарею из окружения. Солженицын разделил участь тысяч фронтовиков, - уверен писатель Михаил Веллер.

М. Веллер: Командир батареи, капитан Солженицын, безупречный во многом человек, командовал батареей звуковой разведки, что не надо путать с артиллерийской батареей, которой командовал, например, комбат Бондарев. Политические взгляды обоих мы оставляем сейчас за скобками. Если верить автобиографии самого Солженицына, в тех местах, где у нас нет оснований не верить ей, то он во время войны писал письма своему другу, где выказал недостаточно восторженный образ мыслей по поводу руководства гениального генералиссимуса-верховного главнокомандующего, и вообще положении дел на фронтах. Дело в том, что очень многие офицеры во время войны, - кто жив оставался сколько-то долго, - к лейтенантам это, как правило, не относилось, - начинали задумываться над устройством власти. Потому что неправильность устройства и руководства на войне видны особенно ясно и особенно жестко. И последствия этой неправильности особенно смертельны - это смерть задаром, - последствие прямое. Люди начинали задумываться, в чем дело. У одних это кончалось стопроцентным предательством по убеждению, - как у генерала Власова, который в 1941 году был блестящим советским командиром. У других, как у Солженицына – посадкой. У кого-то это кончалось сдачей в плен и уходом куда-то в Аргентину после Второй мировой войны. У большинства кончалось смертью, - как у большей части фронтовиков на передовой.

В.Кара-Мурза: В руки НКВД попали не только письма Александра Исаевича к другу, но также наброски и черновики рассказов, найденные при обыске в его офицерском планшете. Многие фронтовики по иному стали воспринимать окружающую действительность, войдя в Европу, - утверждает культуролог Даниил Дондурей.

Д. Дондурей: Например, мой отец рассказывал мне, что когда он вошел в сентябре в Польшу в 1939 году с войсками, он видел, что все рассказы о том, как живут несчастно, как страдают польские крестьяне-жители Польши, - это все полное вранье, - вот полное вранье. И это уже начало колебать, поколебало всю его картину мира, все его представления, и это ничем не могло кончиться иным, как его арестом уже в 1947 году и приговором к 10 годам каторжных работ. Так что каждый каким-то образом заплатил, причем, моему отцу повезло, что в его блоке давали 10 лет, а за месяц до него давали 25. Так что каждый прошел свой путь в этой стране: кто-то старался не замечать, а кто-то под подушкой, и так далее. Но я думаю, что это очень важный процесс, который многие думающие люди пережили.

В. Кара-Мурза: Письма Солженицына были полны политического негодования: Ленин у него именовался «Вовка», а Сталин «Пахан». Так начались для писателя его тюремные университеты. К более позднему периоду относит инакомыслие Солженицына политолог Сергей Кургинян.

С. Кургинян: Солженицын до бесед с Ростроповичем – это один Солженицын, после бесед – другой. Солженицын еще при Хрущеве был очень социалистически настроен, никаких сдвигов в такую антисоветскую сторону, в которую он сдвинулся потом, не было – это совсем другой процесс. Арестованный Солженицын был настроен столько же просоветски, как и до этого – это видно по Солженицыну эпохи «Нового мира», которого я мог мальчиком наблюдать.

В. Кара-Мурза: Будущий писатель был лишен звания капитана и отправлен в Москву, в Следственную тюрьму на Лубянку. Он получил 8 лет за агитацию и попытку создания антисоветской организации. Начальный срок выпало отбывать сперва в Новом Иерусалиме, потом в Москве, на строительстве у Калужской заставы. В те дни будущий писатель лично удостоверился в бесчеловечности коммунистического режима, - убежден истории Николай Сванидзе.

Н. Сванидзе: Этот арест укрепил, и немало укрепил Солженицына в его неприятии советского режима, но думаю, что и до ареста он не был его горячим поклонником.

В. Кара-Мурза: 27 июля 1945 г. будущий автор «Архипелаг ГУЛАГ» был осужден на 8 лет исправительно-трудовых лагерей. В лагерях он пробыл с 1945 по 1953 год. В Новом Иерусалиме под Москвой, в так называемой «шарашке», в секретном Научно-исследовательском институте в поселке Марфино, Солженицын повторил путь многих соотечественников, - считает политолог Николай Злобин.

Н. Злобин: Неприятие коммунистического режима у всех, у Солженицына в том числе, начинается с того момента, как они впервые сталкиваются с проявлением этого режима. Когда тебя жизнь сталкивает не с обычной жизнью ежедневной, а когда тебя жизнь сталкивает с проявлениями именно режима государства, власти, идеологи, партии, - то, что входит в слово «режим». У Солженицына, насколько я понимаю, это случилось еще в годы войны, и я думаю, что именно тогда у него началось складываться определенное отношение к этому режиму. И дальше оно в полной мере оформилось в форме его противостояния, в том числе, в литературе.

В. Кара-Мурза: О жизни в Марфинской «шарашке» Солженицын написал роман «В круге первом», - это был первый круг гулаговского ада, ощущение предела свободы. Нежелание считаться с этим пределом и привело героя романа Глеба Нержина, а также, вероятно, и самого Солженицына, к конфликту с лагерным начальством. В 1950 г. его отчислили из «шарашки» и погнали этапом в Казахстан, на Экибастуз, на медные рудники. На суд истории отдает вопрос об эволюции Солженицына писатель Эдуард Лимонов.

Э. Лимонов: Капитана Солженицына уже давным-давно нет, спросить не у кого. По-моему, он уже критиковал действия командования и тогдашних властей. Видимо, он уже состоялся к моменту ареста как такой протестный элемент.

В. Кара-Мурза: На экибастузских медных рудниках Александр Исаевич Солженицын ходил с тачкой, работал каменщиком и литейщиком, но не прекращал писать. Он запоминал стихотворные строфы, по тайникам прятал исписанные листы бумаги, придумывал сюжеты будущих романов - при самых невыносимых условиях не помышлял сдаваться. Знал, что человеческий голос имеет силу даже тогда, когда у него нет никаких возможностей быть услышанным. «Противоречивой» считает эволюцию великого гуманиста писатель Виктор Шендерович.

В. Шендерович: Написана очень хорошая книга про Солженицына Людмилой Сараскиной. Но ясно, что он прошел огромный путь – огромный путь, и довольно стремительно. Другое дело, - если говорить об эволюции его взглядов – он прошел очень большой круг и если мы вспомним, с чем он уходил, с какой идеологией он уходил, следует признать, что Путин, например, его абсолютно устраивал. Он не был демократом – он был антикоммунистом, но он был имперским человеком. И, скажем так – коммунист ему не нравился по знаку, но не по модулю. Он был человеком имперского сознания. А коммунизм, в общем, был формой жизни имперской идеи в России. В этом смысле не было ничего нового в том, что происходило в России: сменилась риторика, сменились какие-то символы на знамени, но царь-батюшка или генеральный секретарь, - большой разницы в этом нет. Но надо сказать, что есть Солженицын-политик, есть Солженицын-философ, а я бы все-таки, если мы говорим о Солженицыне, вспомнил бы «Матренин двор», прежде всего, «Случай на станции Кочетовка», «Архипелаг ГУЛАГ». И даже в первую очередь эти два рассказа, - Солженицын, который был готов сострадать и первым эту искреннюю боль, - одним из первых, - донес до бумаги. За это можно все простить.

В. Кара-Мурза: В 1956 г. настанет пора амнистий и реабилитаций. Солженицын сможет вернуться в Центральную Россию, поселится в Рязани и устроится преподавателем астрономии в местной школе. В конце 50-х он много работает над «Раковым корпусом» и «В круге первом». Тогда же, вероятно, возник и замысел «Архипелаг ГУЛАГ». Противоречивость биографии мыслителя подчеркивает писатель Леонид Млечин.

Л. Млечин: У Солженицына тоже не все так просто. В тот короткий момент его успеха официального, когда его выдвигали на Ленинскую премию, когда с ним встречался и разговаривал Хрущев, у советской власти была возможность привлечь его на свою сторону. Я себе представляю, что если бы Солженицыну дали Ленинскую премию, избрали бы депутатом Верховного Совета СССР, секретарем Союза писателей и посылали бы все время за границу, - не знаю, сел ли бы он писать «Архипелаг ГУЛАГ»?

В. Кара-Мурза: В 1959-м, на одном дыхании, за считанное количество присестов, Александр Исаевич напишет повесть «ЩА-854», которая войдет в историю под названием «Один день Ивана Денисовича». Еще через два года, в 1961 г., друг Солженицына по «шарашке» Лев Копелев передаст «Ивана Денисовича» Твардовскому. Тот покажет повесть Хрущеву, Хрущев будет поражен и даст разрешение на публикацию. В ноябрьском номере «Нового мира» «Один день» увидит свет и будет тут же переведен на основные европейские языки – так, в одночасье, Солженицын заработал мировую славу. Закономерность произошедшего отмечает обозреватель «Новой газеты» Артемий Троицкий.

А. Троицкий: Солженицын, собственно говоря – это написано и в его книгах, и в мемуарах - естественно, он стал антикоммунистом и антисоветчиком, еще будучи совсем молодым человеком, и будучи солдатом, - он уже тогда был соображающим парнем и соответственно, арест тоже был не на пустом месте. Так что я думаю, что думающему человеку не обязательно получать какой-то импульс в виде того, что ему дали по башке, чтобы начать разбираться в каких-то вещах.

В. Кара-Мурза: Сегодня наш собеседник - Валерий Борщов, член Московской Хельсинкской группы, бывший депутат Государственной думы РФ. Почему именно лагерный опыт А. Солженицына получил такое большое значение для российской общественной мысли?

В. Борщов: Если почитать «Архипелаг» и проследить судьбу Александра Исаевича, он описывает свое ощущение. Ведь когда он пришел офицером, у него была фанаберия – он считал, что у него есть некие привилегии, у него есть некие отличия от остальных. И пока он дошел до Бутырки - вот в Бутырке он всех слушал очень внимательно. Это же была сознательная политика. Вот сейчас, когда говорят про Иосифа Виссарионовича, что он победитель, он победил войну, - а почему же он стал победителей гноить? Ведь послевоенные посадки были очень массовыми. Почитайте тот же «Архипелаг», - Александр Исаевич описывает там Бутырку. Я там бываю довольно часто, и иногда прохожу мимо его 75-й камеры, где он сидел - они были переполнены, он спал на полу. Он даже не под шконкой спал, - она была занята - а на полу. То есть, посадки послевоенные носили массовый характер. Сталин боялся победителей. Сталин боялся этих людей, которые окрепли духом, а война придала им некую уверенность, они увидели Запад. И Сталин, наверное, вспомнил Декабристов, которые тоже, побывав в Европе, сделали переоценку происходящего в России. И думаю, что это сыграло большую роль в этих посадках.

У нас больше помнят о том, что он Жукова услал в Одессу - это тоже был признак его страха. Но самая главная трагедия – что он офицеров, победителей, героев войны, - загнал в лагеря. Это было массовое явление, и Александр Исаевич в этом смысле прошел путь народа. Хотя Шаламов так и считает, что там выживаются. Но Александр Исаевич разделял это, там был принцип «урок»: «ты умри сегодня, я - завтра». Для людей его круга, для политических, это был, в общем, и духовный рост.

Поэтому для меня всегда доставляло радость, когда он отмечал какие-то вещи, которые даже я недооценивал. Это тоже лагерное: увидеть и оценить достаточно высоко в этих жутких условиях какой-то такой положительный росток.

Но максимализм был. Максимализм был, и спорить с ним было трудно – это правда. Но интересно. Конечно, честно говоря, мне важно было с ним не спорить, а слушать его. Хотя я и не соглашался. Вот у нас с ним был спор по поводу отмены смертной казни - мы с ним очень долго говорили, так и не сошлись.

Конечно, сейчас не тот лагерь – если прочесть его Бутырку, куда он прибыл арестованный, - там, конечно, переполнение такое страшное было, - там камера на 25 человек, а там, по-моему, было человек 80. Хотя, впрочем, в середине 90-х годов подобное было. Я в 1995 г. туда прошел - через 50 лет после того, как он там был, повторил все то же самое - и получил там, в камере, педикулез – такая теснота. Но хорошо, что не чесотку. От педикулеза я спасся керосином - обливался керосином. Но спали в три смены. Сейчас, конечно, такого нет, но, тем не менее, ГУЛАГ, конечно, оставил свои «родимые пятна» - их отзвук есть.

И вы знаете, что самое главное сохранилось, и что у Александра Исаевича проходит рефреном по книге - мысль о том, что человек выстоит? – задача ГУЛАГа, как и сегодня задача следствия – сломать человека. Вот это – главная задача. Я занимался делом Магнитского - там все было поставлено именно на это: сломать. И это главная задача следователя. И у Александра Исаевича в «Архипелаг ГУЛАГ» вы это увидите – что, в принципе, вся система – тюремщики, следователи, - буквально все, - настроены именно на это: сломать человека.

В. Кара-Мурза: Большое спасибо вам за это интервью. Напомню, что сегодня нашим собеседником был Валерий Борщов, член Московской Хельсинкской группы, бывший депутат Госдумы РФ.