Это и была моя реальная попытка возврата на родину
Это и была моя реальная попытка возврата на родину
http://www.rg.ru/2010/09/17/solzhenicyn.html)
Двадцать лет назад вышла статья Александра Солженицына «Как нам обустроить Россию?»
Сентябрь 1990 года. Переговоры с «главным диссидентом ХХ века» успешно завершены. Многомиллионным тиражом в СССР выходит брошюра Солженицына «Как нам обустроить Россию?». Вермонтский отшельник начинает ее словами: «Часы коммунизма — своё отбили. Но бетонная постройка его ещё не рухнула. И как бы нам, вместо освобождения, не расплющиться под его развалинами».
Услышала ли Россия Солженицына? Сбылись ли его пророчества?
Сегодня в «РГ» размышляют об этом философы и писатели.
Александр Солженицын
Угодило зернышко промеж двух жерновов
Очерки изгнания
…В начале февраля 1990 я записал: «Каждый день, каждый вечер и утро по-новому разбираю, перекладываю, гадаю: мой долг и мои возможности по отношению к происходящим в России событиям. Ясно, что мое разъяснение Февраля практически опоздало: уже тот опыт никого не научит к нынешнему Февралю. (Но хоть написано будет о Девятьсот Семнадцатом! Кто б это сейчас взялся потратить на то 20 лет?)
А зато я опоздал к событиям сам? А — что б я там сейчас изменил? много ли сделали Блок или Бунин в 1917? И даже Льва Толстого, доживи он до Семнадцатого, — кто бы в той суматохе слушал? Короленко же не послушали. Мое место — заканчивать мои работы. Когда-то раньше, в тюрьмах, мне представлялся конец коммунизма как великое сотрясение, и сразу новое небо и новая земля. Но это было в самой сути невозможно, и стало вовсе невозможно после того, как коммунистическая система прогноила все тело нашей страны… А пути — все равно надо искать».
И — как же?.. Смутно росла мысль: написать публицистическую работу, обобщающую — и что сейчас есть, и что бы необходимо? В этот момент имя мое в России стояло (на краткое время) высоко. Сразу после прорыва «Архипелага» — должны б мое слово услышать?
Мысли к работе — как обустраиваться России после коммунизма? куда и как бы двигаться? — копились у меня уже лет восемь-десять, да даже уходили корнями в послевоенные тюремные камеры, в тамошние споры 1945–46 годов. Выстраивалась не целостная государственная программа, это — непосильно издали, да и без экономики, в которой я не сведущ, — но все же посильные советы, основанные на долгих годах моих исторических розысков.
…Конечно, подлинное возрождение России не в темпе, а в качестве, — однако все кипит сегодня, оно не ждет. И все трудней понять: к чему ж идти?
А при таких бурных переменах — пока напишешь, опубликуешь — и где? — так еще и устареет.
Все же с начала 1990 уже сами наплывали у меня фрагменты текста, фразы.
И я отложил другие работы, сел за эту. Теперь подгоняло, что я — опаздываю? слишком долго медлил?
…Но все равно, моя мысль уставлялась так: разумно ли — гнаться только за моментом? Надо дать более спокойный, дальновидный разбор — намного вперед? Невозможно дать «абсолютный» какой-то проект, но хотя бы вдвинуть охлаждающие и озадачивающие идеи.
…Одним из главных движений развала виделся мне уже вполне созревший распад Советского Союза. Многое вело к тому, и острота национальных противоречий, хорошо знакомая мне еще по лагерям 50-х годов (а в советской повседневности заглушаемая трубами «дружбы народов»). Мне этот близкий распад был явственно виден, — а как внутри страны? видят ли его? Крушение Советского Союза необратимо. Но как бы не покрушилась и Историческая Россия вслед за ним, — и я почти набатным тоном хотел о том предупредить. Однако поди предупреди — и власти, и общество, и особенно тех, кто мыслит державно, гордится мнимым могуществом необъятной страны. А ведь государственный распад грохнет ошеломительно по миллионам судеб и семей. В отдельной главе «Процесс разделения» я призывал заблаговременно создать комиссии экспертов ото всех сторон, предусмотреть разорение людской жизни, быта, облегчить решение множественных переездов, выбор новых мест, получение крова, помощи, работы; и — гарантии прав остающихся на старых местах; и — болезненную разъемку народных хозяйств, сохранение всех линий торгового обмена и сотрудничества.
И обнажал, как бесплодно, бессмысленно для народа (и очень выгодно для партийной номенклатуры) потрачены 6 лет «перестройки», и как уже мы расхаживаем в «балаганных одеждах Февраля», — между тем, общество необузданных прав не может устоять в испытаниях.
И выше того: политическая жизнь — не главный вид жизни (а именно так всюду увлеченно булькало по поверхности страны), и чистая атмосфера общества не может быть создана никакими юридическими законами, но нравственным очищением (и раскаянием скольких и скольких крупных и малых насильников); и подлинная устойчивость общества не может быть достигнута никакой борьбой — но возвышением людей до принципа самоограничения. И умелым трудом каждого на своем месте.
Отдельными главами разбирал я фундаментальные вопросы: местной жизни, провинции, земельной собственности, школы и семьи. И острейшую трудность представлял разговор на темы национальные, особенно имея в виду украинских националистов — главным образом, галицийских, проживших века вне российской истории, но теперь активно поворачивающих настроение всей Украины. Я знал, что «москали» прокляты ими, но взывал к ним как к братьям, в последней надежде образумления. — Я предлагал немедленно и безо всяких условий дать свободу отделения 11 союзным республикам, и только приложить вседружественные усилия для сохранения союза четырех — трех славянских и Казахстана.
И это была — только первая часть брошюры, о сегодняшнем моменте. А затем — шла безэмоциональная, в методичной манере, вторая часть, сгусток всего, что мне за много лет занятий историей удалось собрать из исторического опыта. — Виды государственных устройств вообще. — Демократия как способ избежания тирании — и обреченность же демократии в ее парламентарной форме определяться денежными мешками (но разве наших истосковавшихся и голодных людей напугаешь возможными пороками демократического общества? казалось им: дай только демократию! — и сразу наедимся, приоденемся, разгуляемся!). — Как избежание этого порока — «демократия малых пространств».
…И все это я дал не как уверенный рецепт, а как посильные соображения — и с вопросительным знаком в заголовке брошюры.
А дальше? Старт был стремительно обещающим. Едва Аля позвонила в «Комсомольскую правду», что вот существует моя статья такого-то объема, — редакция отважно приняла ее сразу — даже не читая! Узнав про то — немедленно взялась печатать и «Литературная газета», не чинясь, что будет не первая, на день позже. И так в сентябре 1990-го — в короткие дни напечаталась моя брошюра на газетных листах невообразимым тиражом в 27 миллионов экземпляров. («Комсомолка», однако, обронила мой вопросительный знак в заголовке, это сильно меняло тон, вносило категоричность, которой не было у меня.)
Вот уж, не ждали мы такой удачи.
Так — все основы для широкого, действительного всенародного обсуждения?
А — как бы не так.
Началось, вероятно, с Горбачева. Он так яростно возмутился моим предсказанием о неизбежности распада СССР, что даже выступил, на погляд всему миру, в Верховном Совете. Якобы прочел брошюру «внимательно, два раза и с карандашом» — но ударил, со всего маху, мимо: Солженицын «весь в прошлом», проявил себя тут монархистом (?? — вот уж ни звука, ни тени), — и поэтому брошюра нам целиком не подходит, со всеми ее мыслями. — В поддержку вождю выступили и два депутата-украинца, выразившие гнев «всего украинского народа» против моих братских инсинуаций, и один депутат-казах. В самом Казахстане бурней: в Алма-Ате демонстративно сжигали на площади «Комсомолку» с моей статьей. И публично — этим и завершилось все «обсуждение».
А не публично, нет сомнения: «Комсомолке», «Литературке» и вообще всей прессе была дана команда не печатать отзывов на мою брошюру, вообще не обсуждать ее и замолчать. Успели нам из редакции сообщить: повалили сотни писем, будем печатать из номера в номер! — но лишь в одном-двух номерах проскочили густые, горячие, разнообразные читательские отзывы — и тут же оборвались.
…Но ведь были же еще миллионы и миллионы «простых» читателей, и статья сама лезла в руки за три копейки. Пусть этим миллионам не открыли пути высказаться печатно — но они прочли? и — что подумали? и — как отнеслись?
Прошли месяцы — получал я разрозненные письма от них в Вермонт (много писем в те годы и пропадало на советской почте). И кто писал с большим пониманием, а кто — с полным недоумением.
А публично — почти и ни звука даже от тех заметных публицистов, журналистов, на кого не действовал запрет высказаться. Зато несколько гневных и развернутых больших статей против моего «Обустройства» — то почему-то от эстонского видного писателя Арво Валтона (эстонцев — ни волоском я не зацепил): нет, так дешево Россия не отделается! пусть теперь она всем — и за все, за все, за все заплатит! Или разливистая, язвительная, почти клокочущая статья московского публициста Л.Б., сразу в нескольких изданиях, да еще к тому же построенная на недобросовестном передерге цитаты.
Ясно, что моя брошюра возмутила националистов-сепаратистов Украины и Казахстана. Националисты же русские и державные большевики — и слышать не хотели о предстоящем развале Империи. А поверхностные парламентарные демократы не могли и на дух принять глубокого взгляда на суть демократии, — те, кто разгорячен политической каруселью: зачем нам эти подробные размышления о возможном государственном устройстве, когда вон на той и вон на той площади гудят актуальные политические митинги?
А остальное Общество?
Удивлялись и моим набатным предупреждениям, — с чего это я? И моей тщательной разработке государственных структур, — кому это сейчас нужно?
Вот это равнодушие многомиллионной массы — оно ощутимо и ответило мне. В том, что я — за океаном, оторвался от реальной советской жизни? не толкусь на митингах? Или в том, что со всем сгустком накопленного исторического опыта и красноречия — я пришел со своим «Обустройством» слишком рано?
Да, не опоздал, а — рано.
В 1973-м, из гущи родины, я предложил («Письмо вождям») своевременную и, смею сказать, дальновидную реформу. Вожди — и не пошевельнулись. Образованщина накинулась с гневом. Запад — с насмешками.
Прошло 17 лет изгнания. Теперь, через океан, я предложил национально спасительную, а государственно — тщательно разработанную программу. Власть — легко заглушила обсуждение, националисты республик и российская образованщина накинулись с яростью. А Народ — безмолвствовал.
Ох, долог еще путь. И до нашего — далеко.
Уже немало лет жил я с невеселым одиноким чувством, что в тяжком знании забежал от соотечественников вперед — и нет нам кратких путей объяснения.
Между тем — вот это и была моя реальная попытка возврата на родину. Заодно и проверка — нужен ли я там сейчас? услышат ли меня? спешить ли вослед — развивать и воплощать сказанное? — Ответ был: нет, не нужен. Нет, не услышали. Государственные размышления — это что-то слишком преждевременное для нас.
Он вложил в «Обустройство» всего себя
В те годы и месяцы (в конце 80‑х) мы в нашем вермонтском лесу — сверх многочасовой каждодневной работы — жили новостями из России, благо в то время они уже текли невозбранно: и радио, и газеты-журналы, и телевидение. Александр Исаевич горько, тяжело переживал сведения о разорении страны, о тяготах людей. Вот в моих записях тех дней его слова: «Да, убогой нам Родина открылась. Казалось всегда: развалятся Советы — какая радость будет! А вот — до такого жуткого развала довели — что и радости нет. Так уж тоскливо сегодня на экран смотреть». Прочитали обзор о детях в СССР — А.И. подавлен: «Что ни день — открывается беда горше вчерашней». Задумал писать эту работу, читал для того сотни страниц статей, отчетов, ежедневных тассовок, говорил: «Думаю о погибающей стране — непрерывно. Что, и как, и возможно ли — сделать… Тяжелая, горькая работа». Ушли на то весна и лето 1990‑го. «Это должна быть брошюра. Я умею написать сложное — понятно».
Уж понятно ли написал — пусть читатели судят, а что вложил в «Обустройство» всего себя, всю любовь, и страдание, и надежду, — тому я свидетельница.
16 сентября 2010
Как мы обустроили Россию?
Материал подготовила Елена Яковлева
Алексей Варламов, писатель:— Статья Солженицына «Как нам обустроить Россию?» была опубликована в пору очень жесткого противостояния «правых» и «левых», профессиональных патриотов и профессиональных либералов, и я хорошо помню, как лично для меня была важна, свободна, свежа солженицынская внепартийная, надпартийная позиция.
Автором владела любовь к России, боль за Россию, но никакого дурацкого поиска внешних врагов, ни презрения к своим согражданам, встречавшегося в статьях партийных идеологов справа иль слева, у Александра Исаевича не было. Уже привыкший никому и ничему не верить, шло ли это, условно говоря, от «Огонька» или от «Советской России», я поверил Солженицыну как человеку, который не преследовал личной выгоды и не искал рыбы в тогдашней мутной воде.
В его писательском одиночестве и независимости было нечто заслуживающее уважения, как примечательно и то, что, вернувшись в Россию, Солженицын не стал создавать ни партии, ни движения. Его неприязнь к политической партийности, выраженная в «Обустройстве», мне особенно сегодня близка, а тот факт, что страна пошла по пути создания и усиления политических партий, представляется роковой исторической ошибкой. Если вспомнить, сколько зла принесли нам партии в начале ХХ века, сколько было раздора от использовавших имя России в своих названиях от «Выбора России» до «Нашего дома — России» в 90-е годы, сколько ненависти посеяли и сеют близнецы-братья КПРФ и ЛДПР, сколько было истрачено средств на политический пиар, листовки, рекламу… Да и нынешнее противостояние политических «тяжеловесов» и стоящих за ним партий и группировок — кому оно, кроме власть имущих, нужно? То средостение, которое между властью и народом у нас существовало и которое Александр Исаевич предлагал уничтожить, так и осталось, если не больше стало.
Другая очень важная вещь — духовное состояние общества. В статье у Солженицына об этом сказано много, но было в ней одно место, имеющее самое прямое отношение к тому, что с нами происходит сегодня, а тогда лишь предчувствовалось: «…иные уже сейчас замечают, другие заметят вскоре, что сверх того непосильный современный поток уже избыточной и мелочной информации расхищает нашу душу в ничтожность, и на каком-то рубеже надо самоограничиться от него. В сегодняшнем мире — все больше разных газет, и каждая из них все пухлей, и все наперебой лезут перегрузить нас. Все больше каналов телепередач, да еще и днем (а вот в Исландии — отказались от всякого телевидения хоть раз в неделю); все больше пропагандистского, коммерческого и РАЗВЛЕКАТЕЛЬСКОГО звука (нашу страну еще и поселе измождают долбящие радиодинамики над просторами) — да как же защитить ПРАВО наших ушей на тишину, право наших глаз — на внутреннее вИдение?» Это в девяностом-то казалось угрозой! А что происходит с нами сейчас? Какое уж там право на тишину и внутреннее видение? Какое у нас есть телевидение кроме коммерческого и развлекательского? Сегодня российские СМИ похожи на ту насилующую народную душу трубу, слушая которую герои платоновского «Котлована» восклицали: «Остановите этот звук. Я и так знаю, что умна советская власть». Вот и сейчас хочется крикнуть: уберите свою картинку, я и так знаю, что в стране победили ДЕНЬГИ!
И, наконец, школа. «Сколько мы выдуривались над ней за 70 лет!» Так писал Александр Исаевич о школе, однако за последние двадцать лет положение не только не улучшилось, но, напротив, рекорд министерской дури с лихвой перекрыт, да в таких уродливых формах, что даже говорить об этом не хочется, потому что сколько ни говори и ни пиши, слушать никто не станет, пока сами не поймут, что сожрали страну изнутри.
А посему двойственные возникают чувства, когда статью Солженицына перечитываешь. Был умный, зоркий человек, видевший, что с Россией происходит и какие беды ей грозят, человек, без которого нам было бы еще труднее одолеть ХХ век, но кто и когда таких людей у нас слушал?
Григорий Померанц, культуролог:
— Когда вышла статья Солженицына «Как нам обустроить Россию?», я открыл ее, взял два карандаша и решил красным подчеркивать, что мне нравится, а синим — что нет. Страницы получились очень пестрыми. Мне показалось, что автор этой статьи не раз сам себе противоречит. В его мысли, с моей точки зрения, трудно увидеть связную систему выхода из того тупика, в котором мы оказались. Для меня Солженицын скорее интересный писатель. В его же публицистике много опровергающего другу друга содержания.
Для меня статья «Как нам обустроить Россию?» осталась в том времени, когда была другая ситуация и другие надежды.
Что касается того, как мы обустроили Россию, то, я думаю, в первую очередь нам придется пересчитать недостатки. Коррупции, гниения, нравственного упадка в пережитом нами за последние 20 лет гораздо больше, чем положительных сдвигов. Я не могу сказать, что мы добились каких-то явных успехов. А в нравственном развитии народа уж точно не сделали шага вперед. Мы по-прежнему находимся в духовном тупике, и, вероятно, нужно очень большое время, чтобы из него выйти. Хотя я, как человек настроенный надеяться, не теряю надежды, что молодые люди в возрасте моих детей и внуков чего-то смогут добиться.
Лев Аннинский, критик:
— Мы обустроили Россию только в одном. Каждый получил возможность обратиться к другим людям и сказать, что он думает. Можно прокричать об этом на улице, можно напечатать в газете. И никто никого не схватит, не потащит и не выкинет в мусорное ведро.
Я, собственно говоря, на это и рассчитывал. И даже думал: развяжутся языки — и все устроится.
Сейчас думаю: ну да, эту сферу — языка, пророчеств, болтовни, взаимной критики, которая у нас зашкаливает, мы обустроили. А Россию обустроить невозможно. Потому что русский характер таков: он окончательно не обустроится никогда. Иначе он перестанет быть русским характером. Такая у нас страна, такой народ. Я его люблю, хотя уважать иной раз трудно. Особенно вот за эту непредсказуемость.
Поэтому обустроить Россию можно лишь в своем сознании. И Александр Исаевич пытался обустроить Россию как раз в своем сознании.
Что мы помним из предложенного им? Идею земства. «Земство? — переспросил я себя. — Что делает земство в России? Как что? Как на известной картине Мясоедова — обедает».
Может, сегодня в среднем слое и можно найти людей, которые перестали обедать или обедают, поработав. Ну ведь какая-то часть народа всегда работает. Причем очень талантливо, хотя не очень последовательно. (Мы, русский народ, по преимуществу талантливые, умников у нас маловато.) Ну а огромная часть народа смотрит, что будет. Ждут, как их обустроят. Меня это раздражает, но я сам такой.
И поэтому когда писатель, великий, замечательный, прорвался к нам со своей статьей, опубликованной сразу в двух газетах, у меня возникло сомнение по поводу этих уроков.
Народ ведь делает не то, что ему советуют умные люди, а то, что он, русский народ, в это историческое мгновение может. А может он, как выяснилось, немногое.
Боже мой, нам бы Россию удержать. Я любую приму — и демократическую, и олигархическую, — была бы Россия.
А народ непредсказуемый, с крайностями, с казачьими замашками, просторы немереные, куда хошь, туда скачи, а там тебя то Пугачев ждет, то Ленин и ведет куда-нибудь. А когда ты этого «ведущего» выкинешь из головы и повернешься, тебя другой поведет. И пока из-за границы не попрет кто-то вроде Гитлера, так и будем метаться. Ну а уж если Гитлер, Батый, Наполеон на пороге — опомнимся: лучше отбиться, а уж потом друг друга терзать.
Я провожал Александра Исаевича в небытие с чувством боли. Он прожил великую жизнь, был великий писатель. И это остается. Все остальное — подробности биографии. Его и нашего, как теперь говорят, многострадального народа. Но не многострадальных народов на земном шаре нет.
Валентин Черных, сценарист:
— Мы не обустроили Россию за эти 20 лет. А может быть, даже наша необустроенность и увеличилась. С другой стороны, очень трудно оценить, что удалось и не удалось, слишком близко нам это время. И к тому же так много накопилось неустройств, что трудно рассчитывать на быстрый по историческим меркам результат.
Все, что говорил Солженицын в своей статье о местной жизни, о местной власти, о семье и школе, не теряет актуальности. «Политика не главный вид человеческой жизни», «Чем размашистее политическая жизнь, тем более утрачивается душевная» — по-моему, это абсолютно актуально. Я, правда, не согласен с его утверждением: «Станет ли наша страна цветущей — зависит от провинции». В российской провинции очень много инерции.
Статья Солженицына предупреждала нас, чтобы мы не увлекались идеей прямых выборов. Мы и отступили от них. У меня были какие-то надежды, связанные с вертикалью власти, но они не оправдались. И, похоже, нам все-таки придется возвращаться к прямым выборам руководителей регионов.
Возврат к списку
